Кроме того, мы имеем ясное свидетельство самого писателя, которое дозволяет принять что-нибудь одно: или считать этого писателя за апостола Иоанна, или за намеренного безстыдного обманщика. Но этим последним возмущается всякое здравое нравственное и религиозное чувство. Между тем как в Евангелии он говорит о себе самом только в третьем лице и посредством разных описаний себя, а в Апокалипсисе он не раз называет себя Иоанном (1:1,4,9; 22:8). Это потому, что он здесь выступает пророком, а ведь и в Ветхом Завете не встречается безымянных пророчеств (особенно Дан.8:1; 9:2; 10:1). Правда, он не прилагает к себе прямо названия «апостол» или «евангелист», но он ясно выказывает себя облеченным апостольским авторитетом: во-первых, органом столь важного и обширного откровения, какое Господь не сообщал же кому-нибудь, стоявшему ниже его, например, какому-нибудь ефесскому пресвитеру, состоявшему в его власти; во-вторых, предстоятелем Малоазийских церквей (1:4), которым в таком тоне и с такою карающею силою мог писать только апостол. Другой какой-нибудь Иоанн чрез это стал бы в открытую борьбу с исторически установившимся отношением верховного надзора апостола к этим Церквам, особенно к ефесским, и поэтому с первого раза ему по крайней мере нужно было бы яснее определить себя пред ними и точнее засвидетельствовать о своем божественном посольстве (буде он действительно сподобился того), если хотел привлечь их внимание и не желал быть принятым с насмешкою. Разве Павлам и Иоаннам (3Ин.9:10) не приходилось бороться с врагами их апостольского достоинства? Под именем Иоанна читатель в такой связи просто мог прямо признать только апостола и евангелиста с этим именем. Это мнение и было принято всею Церковью, как показывают свидетельства отцов и надписи на манускриптах до тех пор, пока основание апокалипсических надежд в дальнем будущем и недостаток более глубокого понимания в некоторых богословах не пробудили в них предубеждений не в пользу содержания книги.
Впрочем, сомнения в апостольском происхождении и каноническом достоинстве Апокалипсиса имеют для себя основание не в одних только догматических предубеждениях. К ним еще нужно присоединить значительные критические затруднения, которые только новейшие ученые исследователи выставили в надлежащем свете, и хотя, конечно, может статься, и преувеличили их. Если беспристрастно сличать это произведение с другими приписываемыми Иоанну творениями, то и по содержанию и по форме представится такое разительное различие, что, кажется, принужден будешь допустить что-нибудь одно из двух: или Апокалипсис не считать произведением пера Иоанна апостола, или Евангелие и послания. Если где в области библейской критики, то именно здесь благонамеренное научное сомнение имеет себе некоторое основание. Различие это можно подвести под три пункта. 1) По языку и слогу, так как в Апокалипсисе греческий язык сильно проникнут евреизмом, неправилен, отрывист и похож на бурный горный поток; напротив, язык Евангелия и посланий, хотя тоже не без еврейского оттенка, гораздо чище, он более спокоен и плавен. 2) По психологическому настроению и по всему тону писателя, так как писатель Апокалипсиса обнаруживает в себе слишком живую и разражающуюся в грандиозных образах фантазию, священный гнев против врагов Божиих, одним словом, Воанергеса, сына грома, который готов низвесть с неба огонь (Лк.9:54-56); напротив, писатель Евангелия почти в каждой строке выказывает в себе тихое созерцательное настроение, самоуглубление, нежное веяние любви и мира, выказывает ученика, который возлежал на груди премилосердного Спаса. 3) По богословской точке зрения: между тем как писатель Апокалипсиса кажется вращающимся в сфере феократического воззрения ветхозаветных пророков и проникнут образом мыслей христиан из иудеев; писатель Евангелия и посланий, исходя из самого духовного и возвышенного воззрения на воплотившееся Слово, христианство в его особенностях изображает как какое-то новое, самостоятельное учреждение, составляющее в то же время венец всех прежних откровений.
Некоторые ученые думают это явление объяснить тем, что Апокалипсис был написан двадцатью годами позже других Иоанновых писаний. Но если бы эта книга была написана вскоре после смерти Нерона, что, как уже замечено, очевидно противоречит преданию, все-таки Иоанну было тогда (в 69 году) уже по крайней мере 60 лет, а в таком возрасте слог, темперамент и религиозное мировоззрение обыкновенно еще не испытывают никаких важных перемен. Не видно также, зачем ему нужно было изучать греческий язык лишь в Малой Азии, тогда как этот язык был во всеобщем употреблении: так, например, Иаков, может статься, никогда не выходивший за пределы Палестины, свободно и правильно выражается на нем. Действительно, писатель Апокалипсиса, как думает и Лукке, вовсе не выказывает в себе только что начинающего учиться по-гречески, напротив, весьма знакомого с греческим языком и владеющего им свободно; евреизмы и неправильности отчасти обусловливаются содержанием и нарочно подобраны, частью составляют исторические и поэтические фигуры, частью вообще принадлежат к идиомам новозаветных книг, которые повсюду, и притом в самом Евангелии Иоанна больше, чем в Павловых посланиях, имеют свое основание в еврейском языке, подобно тому, как Новый Завет основывается на Ветхом. Таким образом, нужно поискать какое-нибудь другое объяснение, если хотят признать в писателе Апокалипсиса одно лицо с писанием Евангелия и посланий Иоанновых. А такое-то объяснение мы находим, с одной стороны, в особом духовном состоянии писателя Апокалипсиса, который писал, руководясь не умом ( νους ), не вседневно владеющим собою сознанием, но во время восхищения духовного (см.:1Кор.14:14 и далее; Апок.1:10), и был, более всякого писателя какой бы то ни было новозаветной книги, просто страдательным орудием, так сказать, диктующего Святого Духа; а с другой стороны, в особенности самого предмета, для которого особенно и исключительно и приличен был один только символическо-пророческий язык Ветхого Завета, особенно язык Иезекииля, Даниила и Захарии, так как он совершенно далек от идиом в литературных языческогреческих произведениях того рода. Задача пророка и по содержанию и по форме совершенно иная, чем историка и писателя. Тот любит выражения поэтические, особенные, старинные, торжественные, полнозвучные и сильные, а историку, напротив, по душе речь ясная, простая, определенная и общепонятная. Так, например, слог Исайи далеко не одинаков, смотря по тому, излагает ли он просто только историю или пишет в пророческом восхищении. И само по себе не невозможная вещь, что один и тот же апостол в различные времена был наделен различными дарованиями писателей и притом в различных степенях. До нас дошли образцы многостороннего гения в истории литературы почти от всех образованных наций. Так, стало быть, необходимы отступления от природы вещей, особенно, если учесть, что Иоанн писал рассматриваемое творение спустя долгое время после Евангелия.
Впрочем, это только одна сторона дела. Различие между Апокалипсисом и другими творениями Иоанновыми много раз рассматривали с различных сторон. Но между ними есть также разительное сродство как в возвышенном и в самом простом образе изложения, так и в отдельных фразах, так и во всем духе и смысле. В доказательство этого мы напомним внимательному читателю о лирических отделах Апокалипсиса, укажем на хвалебные песни прославленных святых пред престолом Агнца, изливающиеся из глубочайшего поклонения и самого блаженного покоя (4:8 и далее; 5:8 и далее; 7:9 и далее; 4:1 и далее; 15:3 и далее), безподобном описании нового Иерусалима и окончательной феократии, во время которой навсегда сочетаются между собою небо и земля, Бог и его народ, и когда все вещественное, одухотворившись, будет сиять светом Божественной славы (гл.21,22), упомянем о выражении искреннего ожидания Невестою прихода Небесного Жениха, причем тайновидец из восхищенного состояния переходит к молитвенной жизни воинствующей Церкви (22:4,20). Далее, истинно Иоанново учение о лице Иисуса Христа, Которому и тайновидец, подобно евангелисту, прилагает самые высокие сказуемые (предикаты), Которого он изображает Началом и Концом, Источником жизни, предметом поклонения ангелов и всякой твари, Владыкою и Судиею всей вселенной (1:17; 2:8,17; 3:14; 20:11 и далее; 21:6; 22:13) и вне примирительной страдальческой кончины Которого он не знает спасения (1:5; 5:9,7,14; 1Ин.1:7; 2:2). Особенно поразительно название Слово ( Λόγος ) (19:13; ср.5:5), которое употребляется о Христе в Новом Завете еще только в предисловии Евангелия да во вступлении первого послания Иоаннова. Кроме Иоанна, из всего сонма писателей апостольского века никто не мог написать Апокалипсиса. Еще менее можно представить кого-нибудь из мужей апостольских, которому бы можно было хотя с какою-нибудь вероятностью приписать это творение.
Наконец, как содержание и форма Апокалипсиса заставляют нас Иоанна признать его автором, так и наоборот личные качества Иоанна, кажется, требуют от него написания Апокалипсиса. Мы знаем, что эта книга вошла в канон и образует приличное и необходимое его заключение не без особенного водительства Промысла. Далее, мы полагаем, что полнота христианского откровенного учения столь же необходимо требует пророчества, предначертания будущих судеб Царства Божия чрез непогрешимый орган, поколику это Царствие на земле необходимо имеет свое развитие, есть история постоянной войны и победы, и поколику ожидание славного второго пришествия Господня составляет существенный элемент христианской жизни. А в таком случае, более всех других апостолов был способен быть органом таких откровений о будущей судьбе и об имеющем некогда последовать совершенстве Церкви и печатью ее священных первоисточников именно тот ученик, который восприял особую меру дара прозорливости, глубокомыслия, который с молитвенным благоговением и любовью проникнут был жизнью Богочеловека и у Владыки Церкви пользовался искреннею доверенностью, тот ученик, который умирающим Искупителем избран был в опекуны Его осиротевшей Матери, следовательно, некоторым образом в Его наместники, и который как патриарх Апостольской Церкви, больше всех апостолов прожил на земле и видел ее скорби и бедствия, ее победы и надежды. А в таком случае тайновидец Иоанн апостол совершенства, как своими освещенными естественными дарованиями, так своим положением и судьбою, так сказать, был предопределен к откровению самого глубокого жизненного начала, как последней цели Церкви, так что юноша-старец в форме Апокалипсиса над чудным зданием своего Евангелия только воздвиг величественный купол с золотою надписью, выражающей благочестивое сильное желание: Ей, гряди, Господи Иисусе (22:21).
Copyright © 2003-2004
Слава Богу за все!
Webmaster: ds